§ 4. Информациональная экономика и сетевое общество М. Кастельса
Наиболее всеобъемлющую попытку рассмотреть феномен информационного общества предпринимает известный социолог Мануэль Кастельс. Будучи каталонцем по происхождению, он учился на урбаниста в Париже (и был учеником Алена Турена), увлекался марксизмом и критическими теориями, но наибольшую известность приобрел уже в период работы в Америке, в Калифорнийском университете в Бёркли и Университете Южной Калифорнии, где он работает и сейчас, предложив описание складывающегося нового типа общества, основные контуры которого даны в трех 500-страничных томах исследования «Информационная эпоха: экономика, общество, культура» («The Information Age: Economy, Society, and Culture»),[337] впервые изданных в 1996–1998 гг.[338]
Кастельс анализирует новый тип социальных отношений, который приходит на смену иерархическим системам, где управляемость поддерживалась на основе единоначалия и иерархии. Этот тип отношений Кастельс называет сетевым. Управляемость в таких системах обеспечивается коммуникацией и координацией усилий равноправных акторов и их самоорганизацией. Кастельс доказывает, что мы переживаем переход к информационной эпохе, главной чертой которого становятся сети, связывающие между собой людей, институты и государства. Согласно Кастельсу, человеческое общество стало заимствовать способ своей организации из компьютерных технологий, организованных как раз по сетевому принципу. В основе медиадетерминизма Кастельса лежит мысль о том, что социальное становится как бы продолжением технологического, а проникновение технологий коммуникации меняет фундаментальный способ социальной организации (см. табл. 13.1).
Иерархические и сетевые организационные принципы
Источник: На основе [Кастельс, 2000].
По сути, весь трехтомник Кастельса представляет собой не что иное, как попытку анализировать все институты современного общества (политику, экономику, технологии, идентичность) на предмет наличия сетевой логики. В первом томе («Появление сетевого общества» – «The Raise of the Network Society») рассматриваюся социальные структуры (технология, экономика, трудовые процессы), которые присущи «информационной эпохе». Второй том («Сила идентичности» – «The Power of Identity») посвящен социологии сетевого общества и тем социальным движениям, которые возникли как ответ на эти фундаментальные перемены и потом извлекли преимущества из новой ситуации. Наконец, в третьем томе («Конец тысячелетия» – «End of Millenium») автор занят политикой и идентичностью, затрагивает социальное включение и исключение и, в частности, вопрос о развале СССР и создании глобальных преступных сетей.[339]
Кастельс не использует термин «информационное общество». Как он пишет, этот термин подчеркивает роль информации в обществе, что имело критическую важность во всех обществах, включая средневековую Европу, «которая была культурно структурирована и в некоторой степени объединена вокруг схоластики, иначе говоря, в основном в интеллектуальных рамках».[340] Вместо этого он вводит понятие «информациональное общество». По мнению Кастельса, это понятие «указывает на атрибут специфической формы социальной организации, в которой благодаря новым технологическим условиям, возникающим в данный исторический период, генерирование, обработка и передача информации стали фундаментальными источниками производительности и власти».[341]
Кастельс не следует за некоторыми детерминистами, считавшими, что информационное общество полностью разрушает устоявшуюся логику социально-экономических формаций, и не отходит от марксизма, полагая детерминантой общества экономические отношения. С этой точки зрения капиталистическое общество не исчезает с появлением информационального, которое является капиталистическим по своей сути. Однако помимо понятия «способ производства» (не будем забывать, что капитализм, феодализм, натуральное хозяйство – это способы производства прежде всего) Кастельс вводит еще один термин – «способ развития». В капиталистическом обществе существуют индустриальный способ развития и информациональный. Таким образом, переход к сетевым структурам, с точки зрения Кастельса, есть не что иное, как новый этап развития капитализма, который предполагает повышение производительности труда не вследствие роста масштаба (как в индустриальном способе развития), а в результате внедрения ноу-хау, инноваций, управления знаниями, новых организационных форм.
С этой точки зрения Кастельс предлагает довольно любопытный взгляд на причины краха советской экономической модели и распада Советского Союза. Общественный строй, который сложился в СССР, Кастельс называет «этатизм», то есть это такая система, когда все излишки, образующиеся в процессе производства, присваивает себе государство. Стабильность и логичность изъятия излишков поддерживаются жесткой иерархией приоритетов финансирования различных отраслей и сфер деятельности в государстве. Для этого необходима централизованная форма управления экономикой, то есть плановая экономика, как ее называли в Советском Союзе. Такая экономика, с точки зрения Кастельса, совместима с индустриальным способом развития (наращивание производства с помощью массового выпуска конвейерного типа), но несовместима с информациональным способом развития, так как совершенно не приспособлена к инновациям. Экономика, управляемая из центра, по Кастельсу, ликвидирует инновационные стимулы на местах, так как любая инновация чревата сокращением на период внедрения плановых показателей, что невыгодно.
Кастельс достаточно подробно анализирует советскую модель управления экономикой, наукой, инновациями и приходит к выводу о том, что во второй половине XX в. советская экономика накапливала инновационный разрыв с Западом, а это привело к стремлению копировать технологии, догоняющему развитию и в конечном счете спровоцировало экономические реформы, призванные дать автономию предприятиям. Однако такие реформы ликвидировали идеологическую идентичность и всю политическую систему, что обусловило распад государства.
Вся современная экономика, с точки зрения Кастельса, является сетевой. Он делает этот вывод, полагая, что вся современная экономика испытывает влияние новых технологий по трем направлениям:[342]
• на производительность труда, то есть новые технологии и информационные системы увеличивают производительность труда, используя роботизированные интеллектуальные технологии, компьютерно ориентированное производство и т. д.;
• на организацию труда и его оптимизацию, то есть новые технологии порождают новые организационные структуры на производстве (сетевые и матричные структуры, построенные не на иерархии, а на соучастии);
• на создание, накопление и использование знаний в обществе (имеются в виду управление инновациями, венчурные бизнесы, в том числе сетевые, и др.).
В своих выводах Кастельс отчасти следует за классическими теоретиками информационного общества, которые делали вывод о новом типе общества на основе роста роли информации и информационных обменов, порожденных новыми информационными технологиями. Вместе с тем информациональное общество Кастельса отличается от других концепций тем, что это попытка опереть нередкую у разных теоретиков идею о значимости информации в современной жизни на единый стержень – новый тип общественных структур, идеологом которых он и выступает.
Как можно анализировать властные отношения в современном сетевом мире? Отсутствие четких иерархий, совместная эгалитарная координация усилий, противопоставление иерархическим в ранних работах теоретиков сетевого общества наводили на мысль о бесполезности и отсутствии каких-либо властных отношений в сетевых структурах: все равны, все взаимодействуют на равноправной основе. Сам Кастельс вносит ясность в это понимание в 2009 г. и издает книгу «Власть коммуникации» («Communication Power»), в которой концептуализирует основные виды властных отношений, возникающих в сетевых структурах.[343]
Кастельс выделяет четыре формы власти, связанные с сетевыми социальными структурами и созданием идентичностей в социальных сетях (см. табл. 13.2).
Типология сетевых форм власти по М. Кастельсу
Последний – сетеобразующий – тип власти может принимать две формы: (1) переключение (switching) и (2) соединение (connecting). В первом случае власть осуществляется через соединение сетей друг с другом и создание единой системы правил для объединенной сети. Во втором случае власть обусловлена соединением людей в социальные сети через создание у них общих интересов и идентичностей (что невозможно без передачи информации). Кастельс подробно описывает механизм работы каждого из этих видов власти, анализируя современные общества, социальные структуры и усовершенствованную со времен выхода последнего тома «Информационной эпохи» систему коммуникаций.
Условно говоря, если анализировать механизм действия этих форм власти в интернет-среде и индустриях коммуникаций, то власть сетей будет проявляться в том, что информация в Интернете по сравнению с другими видами коммуникаций обладает невероятной живучестью. Попав в Интернет, любая новость и информация остается там навсегда, ее сложно уничтожить, что, безусловно, представляет определенную власть над теми, кто информацию скрывает. Сетевая власть будет проявляться в способности социальных акторов создавать такие сетевые идентичности и сообщества, которые будут стабильны. Внутрисетевая власть будет реализовываться через механизм навязывания повестки дня (более посещаемый блогер доминирует над другими, на которых меньше ссылок). А сетеобразующая власть воплощается в праве крупных технологических корпораций и производителей медиаконтента технически структурировать алгоритмы, то есть возможности пользователей в социальных сетях.
Кастельс остается технодетерминистом, о чем вполне открыто свидетельствует его последняя книга – «Сети гнева и надежды» («Networks of Outrage and Hope»),[344] представляющая собой кейс-стади роли новых социальных медиа в так называемых твиттер-революциях.
Завершая данную главу, мы должны сказать, что группа теорий медиаэкологии и информационного общества является, пожалуй, одной из самых быстро меняющихся в современных условиях, когда новые технологии, терминальные устройства медиапотребления, каналы связи постоянно совершенствуются. С этой точки зрения технологический детерминизм постоянно подкрепляется новыми практиками использования устройств, статистикой и правительственными модернизационными программами. В то же время технодетерминизм как никогда обнажает недостаток всех теорий такого рода: за любыми технологиями стоит человек. И изучение того, какие виды психологических состояний, социальных конфликтов, кризисов идентичности порождают те или иные технологические трансформации, какие виды социальных практик порождают технологические объекты все более совершенных форм, вероятно, одна из наиболее амбициозных задач современных социальных наук.